У бабки Матрены водились черные тараканы. Они были в доме всю жизнь, она привыкла к их ночным нашествиям и верила, что тараканы приносят счастье, и если уходят — быть в доме беде.
Узнала о тараканах и приехавшая из училища новая медичка. Была она маленькая, бойкая на язык, задиристая девчонка. Звали ее Наташей.
Как-то в полдень бабка Матрена перебирала набранную на вырубках малину.
— Здрасте, бабуся, — весело поздоровалась неожиданно заявившаяся Наташа. Я насчет тараканов. Мы эту заразу выводим в два счета. Можно было бы и не дожидаться, обратиться самой.
Она быстро прошлась по избе, принюхалась, сделала губы бантиком и тряхнула косичками:
— Все ясно, запашок характерный, видать, гнездовье старое.
Бабка Матрена поднялась с лавки, вытерла руки о подол и насмешливо проговорила:
— Что мелешь-то, а?
— Тараканов живо выведем, говорю, — преспокойно повторила Наташа, оглядывая отставшие от стен обои.
— Вон отсюдова! — визгливо крикнула бабка и показала узловатым пальцем на дверь.
Встав на пороге, Наташа едко заметила:
— Вызову машину из города и прополощу твою хату из шланга. Так и знай!
Бабка вслед ей завернула такое ругательство, что та не нашлась, что ответить. Тем и закончилась их первая встреча.
Бабку сильно разозлил самоуверенный визит. Она долго не могла успокоиться и все повторяла про себя: «Ишь ты, выкурить захотела! Сжить газом с бела света! Кого? Меня, Матрену!» — И вся внутренне содрогалась от обиды.
Бабка нервничала не зря, поджидала в гости из Москвы сына Гаврилу. Слыл он в округе и плотником, и печником, и электриком, и механиком, и бондарем, умел плести ивовые корзинки, катать валенки, даже лечил ягнят не хуже фельдшера Колюхи.
Гаврила постоянной работы в колхозе не имел, но всегда был при деле: рубил в селе срубы, чистил колодцы, сенокосил, клал печи и не думал, что можно жить по-другому.
Но приехал как-то по весне из Москвы Серега Колыхалов и прельстил Гаврилу столичной жизнью.
Одиноко стало бабке Матрене. Гаврила аккуратно присылал посылки с гостинцами, денежные переводы и коротенькие весточки о столичном житье-бытье. Но домой не сулился, это и угнетало бабку Матрену.
Ездила этим летом в Москву Люба Колыхалова, сестра Сергея, и привезла бабке ободряющую весточку: собирается Гаврила приехать в отпуск по осени.
Встрепенулась Матрена. Варила варенье, солила грибы. В отдельную кадушку отбирала любимые Гаврилой рыжики…
Был Гаврила в свои тридцать лет еще не женат. Бабка Матрена про женитьбу ему не напоминала, но думала об этом.
«Такому девка нужна на все сто!» — убежденно говорила она себе.
…Возвратившись однажды из леса, нашла под дверью крыльца, куда совала письмоноска районную газету, долгожданное письмо.
«Мама! —писал сын. — Приеду в конце месяца. Только ты, мама, выведи тараканов — это негодная тварь, нехорошо».
И оторопела бабка…
Медпункт находился в одном доме с сельсоветом. Бабка Матрена притворно-ласково взглянула на медичку, что-то разливающую по пузырькам, и речь повела уклончиво:
— Беда, сколько тараканов развелось, жизни не стало. И с чего бы это такое?
—Милые! — ахнула Наташа, тряхнув косичками. — Вот не ожидала! Ну и ну, с повинной, значит?
Бабку Матрену словно кипятком ошпарило, она чуть не подскочила — уж так поперек сердца пришлись ей насмешливые слова. Плюнула было под ноги и шарахнулась к дверям, но расторопная Наташа преградила ей путь.
— Ну, не сердись, бабуся, прошу — не сердись, — сказала она покорно, и взгляд ее стал по-детски милым и лучистым. Она посадила Матрену и рассказала ей, что есть такая трава — лекарственная ромашка. Если ее набросать в доме по углам, где ютятся тараканы, то не вынесут они запаха травы и убегут.
Через неделю избу было не узнать, она словно бы стала просторней и светлей. Полы были натерты добела речным мелким песком, стены оклеены светло-голубыми обоями, стол выскоблен, и на нем в кринке светились осенние цветы.
Пошла как-то ясным утречком бабка Матрена на задворки с ведерком, чтобы запастись на зиму глиной для печи. Уже подмораживало. Только воткнула лопатку, как вдруг голос — как гром среди ясного дня:
— Здравствуй, мама!
Торопко повернулась и ахнула — стоит Гаврила, как добрый дубок в весенней красе: при галстуке, в шляпе, на ногах запачканные землицей ботинки.
— Гаврила, родной! — подалась к нему бабка Матрена, и сын подхватил ее и стал целовать.
Вечерами они долго сидели за столом.
— А как хорошо в доме стало, мама. Уютно и светло… Ну, не ожидал. И почему мы раньше не додумались?
— Постой, Гаврила, — перебила мать. — Не в этом суть нашего с тобой дела. Правду я говорю?
— Так-то оно так, — соглашался Гаврила. — Ну, а все же порядок— это хорошо…
— Ну, а как, Гаврила, насчет семейного твово дела? Не приглянулась девушка случаем тама, а? —робко промолвила мать и смутилась.
Но Гаврила не удивился ее словам.
— Да нет, мама, — ответил он. — Обходит, видно, меня судьба в этом вопросе.
Гаврила помолчал немного, посмотрел в окно на пустынную сумеречную улицу.
— А что нового у нас, расскажи. Меня молодежь интересует, как она? Да и про колхоз…
И бабка Матрена охотно начала рассказ:
Да оно вроде и ничего. Председатель новый, обходительный такой и, видать, с умом. Твово, говорит, Матрена, сына жалею, нужон он нам… Выстроили новый коровник с полной механизацией. Босиковская Манефа говорит, что в белых халатах будем коров доить. В селе копают водопровод, ну, а это, сам знаешь, так надо, с водой как бьются! Да еще вот со льном управней стало, машину такую дали: сама и теребит, и обмолачивает, и расстилает.
Ну, что еще сказать? Обо всем не ухватишь, а ухватишь — так скучно получится. Новая медичка приехала. Такая — отлет девчонка. Ну, а дело свое, видать, смышляет. Хотя она мне досадила, признаться: я долго на нее того, злилась…
Гаврила слушал внимательно, не перебивая, только вставлял иногда заинтересованное: «Так, так», «Вот оно что!»
На следующий день после завтрака они пошли в лес за дровами.
— Вот она, ферма-то, со всеми механизациями, — сказала мать. — Доделывают. Уже и доярок подобрали, только механика не найдут. Говорят, там устройства мудреные.
Лес неровно шумел под нажимом верхового ветра. Похрустывали смерзшиеся сучки и листья под ногами. Они срубили десятка два берез, распиливать не стали, решили привезти на тракторе.
Домой шли молча, смотрели по сторонам на полянки. Мать семенила рядом с сыном, стараясь не отставать.
Вокруг фермы ходили люди, размахивали руками, показывали на крышу.
— Зайдем, посмотрим на постройку, — предложил Гаврила. И они свернули к ферме.
— А это вон председатель, — толкнула мать локтем в бок Гаврилу, — который в шляпе и с папироской…
Ферма была побелена снаружи и внутри. В чашечках поилок стояла прозрачная вода. Гаврила нажал на рычажок автопоилки — и вода фонтанчиком забуравила донышко.
Председатель, увидев их, шагнул навстречу.
— Здравствуйте, Матрена Тимофеевна. Нe в доярки ли к нам хотите попроситься? — весело заговорил он, окидывая быстрым взглядом Гаврилу.
— Ах, Вячеслав Иванович, — в тон председателю шутливо подхватила мать. — В таких-то хоромах кому не понравится! — И, заметив его взгляд, поспешила подтвердить: — Вон он, соколик московский, прилетел в отпуск.
Я и вижу. Здравствуйте, Гаврила Петрович! — Председатель протянул жесткую ладонь. — Слышал много хорошего про вас. Зря уехали. Вот бы где работать вам. — И он широко развел руками. — Есть у меня на примете механики, да одному от дома далеко, а другой — тракторист хороший, жаль. Трактор передать некому. Ну, уговаривать не буду, а в правлении все же побывайте.
Он сказал это энергично и весело, глядя в лицо Гавриле острыми живыми глазами, но на душе у Гаврилы вдруг стало неспокойно.
— Ну, это вы зря, Вячеслав Иванович. Ломоть я не отрезанный, конечно. А в контору зайду, давненько не бывал.
Домой шли под вечер, когда уже и лес, и поля, и дорога подернулись синеватыми сумерками.
«Как хорошо и легко шагать! Как хорошо вокруг!»—думал Гаврила, внимательно посматривая по сторонам и глотая пересохшим ртом острый воздух.
Дома, пока кипел самовар и мать готовила ужин, Гаврила припас воды, наносил из поленницы дров.
Потом присел у окна и стал смотреть на улицу. Ранние звезды неясно мигали в вышине, и вдали, на высоком берегу опушки, ярко вспыхивало и быстро гасло прозрачно-голубое пламя: на ферме работала электросварка.
Только сели за стол, как раздался негромкий стук в дверь и, не дожидаясь ответа, в избу вошла девушка с чемоданчиком. Это была медичка Наташа. Она встала у порога, поставила чемоданчик и громко сказала:
— В Босикове прививки я делала и зашла по пути узнать, не объявились ли снова тараканы. Да и передохнуть надо. Не выгоните?
—Ну, ну. Полегче. Все такая же тараторка. Садись вот к столу. Чайку испей. Рыжиков отведай. И не брезгуй — нету тараканов, всех извела. А это — сын мой. Ну, ну, не робей. Пожми руку. Вот так-то. Он простецкий. Садись.
Бабка говорила отрывисто, словно сердилась на девушку, но по ее жестам, торопливости и даже по этому сердитому, но такому искреннему голосу можно было догадаться, что она рада гостье и хочет, чтобы она почувствовала доброту этого дома.
Гаврила налил Наташе чаю, пододвинул рыжики, картошку.
— А вы из Москвы приехали? — спросила она Гаврилу и, услышав ответ, мечтательно протянула; — Да-а, вот где жизнь идет, а у нас все так буднично…
— Ну, это вы напрасно, — возразил Гаврила. Он кончил есть, положил обе руки на стол и внимательно, с доброй улыбкой смотрел на девушку.
Мать тоже внимательно посмотрела на Наташу. Ей нравились ее живые глаза, рыжие косички и проворные загорелые руки. Матери хотелось подойти к ней, погладить по голове и сказать:
— Ешь, ешь, доченька. Ты с дороги…
— Ну, мне пора. Накормили, напоили… Спасибо! — поднялась Наташа и стала одеваться.
— Я провожу вас, — сказал Гаврила.
— Проводи, проводи, Гаврила, — напутствовала мать. — Тут под горой, в низине, место опасливое, если чего чуть оробеешь, так и наведет. Я вот фонарь вам зажгу. Ты, Наташа, возьми его до дома. Буду в селе — зайду. Ступайте. Не серчай на меня, милая.
Гаврила вернулся через час. Он был весел, оживлен. Раздевшись и пройдя на кухню, где мать замешивала опару, как-то сбивчиво и смущенно заговорил:
— Понимаешь, мама. Я тут подумывал… Ну, в общем, по-деловому скажу. Тебе тут одиноко одной… Вот я и схожу завтра в контору… Насчет работы, а? Тут ферма рядом.
Мать выпрямилась, опустила перепачканные в тесте руки.
— Постой, постой! Да уж не приглянулась ли тебе эта медичка? Что-то ты такой стал особенный, и Москва тебе нипочем, а?
— Ну, брось, мама, — по-детски насупившись, возразил Гаврила. — Я об этом и в Москве думал. Нечаянно я туда попал…
— Так, так, — добродушно и радостно кивала головой мать.
Они легли спать поздно. Гаврила заснул быстро. Мать уснула не сразу, думала о завтрашнем дне, о делах, а среди ночи ей приснился сон: будто в доме свадьба, полно гостей, все поздравляют жениха Гаврилу и невесту Наташу, а она, Матрена, в цветастом платье, раскрасневшаяся, хлопотливая, находчиво подхватывает шутки и умно ведет общий разговор.
